– Здоров, Васильич, чего ты как неродной? – улыбнулся комдив, оборачиваясь к Сергею. В отличие от реципиента, Кобрин впервые видел Михайлова живьем. Судя по всему, спать тому довелось еще меньше, чем ему, уж больно глубоко залегли темные круги под внимательными глазами командира 101-й танковой дивизии.

Подойдя вплотную, Григорий Михайлович порывисто обнял Сергея, похлопал по спине. Отстранился, взглянув в лицо:

– Спасибо, комбриг, знатно ты повоевал! Ты уж извини, что я вчера ругался шибко, до последнего неясно было, что да как! Да и напугал меня, зараза, когда чуть не отстал! Обезглавил бы бригаду – что тогда? Зачем так рисковать? Шел бы себе в составе колонны, пусть медленно, зато безопасно. Нет, погеройствовать решил. Оно того стоило, а?

– Стоило, тарщ полковник, – твердо ответил Кобрин. – Не один ведь вернулся, а еще и танк с собой привел. Не фрицам же было целехонькую машину отдавать? К тому же разведчика нашего у фашиста отбил, между прочим, того самого, что информацию про ту самую мехгруппу, что мы вчера громили, добыл. Так что точно не зря.

– Фрицев? – хмыкнул комдив. – Это ты так немцев, что ли, кличешь? Гм, нужно запомнить, смешно звучит. Еще и разведчика спас? Ну, совсем молодец. Ладно, за геройства твои ты и вчера все слышал, и матом, и по-человечески, а сейчас давай к делу. Ты меня знаешь, я попусту воздух сотрясать не люблю, так что пойдем к карте, в курс дела вводить буду. Завтракал, кстати?

– Спасибо, Григорий Михалыч, ребята покормили. Говорят, кухари наши отыскались, скоро и горячее обещают.

– Бардак, – помрачнел комдив, пропуская товарища внутрь штабной палатки. – Вроде и организованно отходили, а все равно бардак!

И добавил пару фраз на «русском командном», ни к кому конкретно не адресованных…

* * *

– Все понял, Васильич? Справишься? Сам понимаешь, некого мне, кроме тебя, послать, опытных командиров у меня – раз-два и обчелся… – Михайлов внимательно взглянул в его глаза, отчего Сергею на миг даже стало неудобно: полковник искренне верил, что разговаривает со старым товарищем, с которым вместе громил японцев на Халхин-Голе. В следующую секунду Кобрин взял себя в руки. Блин, да какая разница? Сейчас он и есть подполковник Сенин, остальное неважно.

– Понял, конечно. Справлюсь. Сколько держаться?

– Недолго, Сережа, на этот раз недолго. Город все равно не удержим, так что нам нужно всего часов пять, может, даже и того меньше. Но фашист должен крепко поверить, что отходить сейчас мы не собираемся. И более того – начинаем еще один контрудар. Как возьмешь деревню, вставай в оборону – и стой, пока приказ отступить не придет. Пусть думают, что ты дожидаешься подхода основных сил.

– А он придет? – не удержался капитан, тут же об этом пожалев. Не хватает только, чтобы Михайлов решил, что он внезапно смалодушничал.

– Придет, – твердо ответил комдив. – Обещаю. За четыре-пять часов тут все так или иначе закончится. Не будет связи – ровно в три отступай к переправе.

– Это тоже приказ?

– Именно что приказ. Мой личный приказ. После трех часов дня вам там делать нечего. Если сильно повезет, глядишь, подмога немцам до этого времени так и не успеет подойти, так что отступишь без боя. Но это вряд ли, честно тебе говорю. Успеют, конечно, чтоб им…

– А откуда вообще известно, что они именно на меня попрут?

– Так с другой стороны никак, – почти весело хмыкнул Михайлов. – Тот мост, что ты вчера на рассвете захватил, ночью взорван. Грамотно взорван, не сразу и восстановишь. А все известные броды вместе с прилегающим берегом – заминированы. На мелководье притопили несколько битых танков, тоже, разумеется, с секретами внутри. Начнут из воды тягать – рванет так, что мало не покажется. Был брод – станет омут. Если не захотят тратить время на разминирование и переправу, обязательно в твою сторону повернут. А если захотят – уж точно не твоя проблема, до реки наш артдивизион дотянется, благо боеприпасы им подвезли. Устроят им пламенный артиллерийский привет. Понятно объяснил?

– Так точно. Разрешите выполнять?

– Ты только выживи, Сережа. – Михайлов сильно похлопал комбрига по плечам. – Выживи, у тебя хорошо получается выживать, как я заметил. Мы столько вместе прошли, так что давай не нарушать традицию. И больше не геройствуй, убедительно прошу, ни к чему это теперь. Просто притормози фашиста и уходи. Все, больше не задерживаю, тебе еще на переход время нужно. Свободен. И – удачи.

– Увидимся, тарщ полковник. Не переживайте, нет у меня сегодня настроения героически погибать. Негероически, впрочем, тоже. Так что вернусь, куда денусь.

Выйдя из штабной палатки, Кобрин до хруста потянулся и задумчиво хмыкнул. Вот так-то вот, товарищ курсант… Все возвращается на круги своя. Уроборос, блин! Змея, кусающая свой хвост. С чего начинали, тем и заканчиваем. Вчера с утра отбивали мост и станцию, сегодня – деревня, где закрепились в ожидании подхода подмоги фрицы. И все тот же приказ: задержать, затормозить, остановить. Чтобы дать возможность нормально перегруппировать войска, подготовив отступление. С другой стороны, чему, собственно, удивляться? Все это огненное лето и состояло из бесконечных ударов и контрударов, окружений и прорывов из них, отступлений и вгрызания в землю с приказом стоять до последнего, но врага не пропустить…

А почему именно они – более чем понятно. Сто первая танковая – самая «свежая» дивизия на этом участке фронта, всего только вторые сутки воюет. Некем заменить. Даже несмотря на более чем серьезные потери. Хотя, с учетом присланных комдивом танков и «приблудившегося» «Т-34» мамлея Саблина, под командованием Кобрина оставалась более чем серьезная сила. Не полнокровная бригада, конечно, как сутки назад, но и отнюдь не батальон. Плюс пехота со средствами усиления, не понесшая таких потерь, как танкисты.

Так что ничего, херры носители общечеловеческих ценностей и прочей содомии, рано радуетесь, еще повоюем!..

* * *

Собственно говоря, занятая гитлеровцами деревня осталась исключительно на довоенных картах да в воспоминаниях жителей, покинувших родные места еще в первые дни Смоленского сражения. Пока здесь стояли части Красной Армии, достаточно крупную деревню, по местным меркам – практически село, неоднократно утюжило люфтваффе и обстреливала артиллерия. Позавчера немцы выбили из населенного пункта потрепанный пехотный полк, который, несмотря на жуткие потери и постоянную нехватку боеприпасов, ухитрился продержаться против превосходящих в несколько раз сил противника несколько суток. Вот только от поселения к этому времени практически ничего не осталось: вместо большинства домов торчали лишь закопченные печи с обрушенными ударной волной дымарями, остальные строения, если и не были раскатаны по бревнышку прямыми попаданиями, лишились крыш или кособоко осели. Даже деревьев, в зелени которых некогда утопала деревня, почти не осталось – вместо фруктовых садов из перекопанной воронками, обожженной пламенем войны земли торчали лишь обрубки стволов со срезанными осколками сучьями. Многочисленные хозяйственные постройки выглядели ничуть не лучше, будучи частично сожженными, частично – разрушенными взрывами бомб и фугасных снарядов. Огороды изрезали извилистые ходы сообщений, стрелковые ячейки и пулеметные точки, обложенные обгорелыми бревнами; в стороне от окопов виднелись узкие противовоздушные щели, где бойцы пережидали бомбардировки. Искореженные взрывами, раздавленные гусеницами «сорокапятки» так и остались стоять в полузасыпанных капонирах: артиллеристы сражались до последнего, продолжая стрелять прямой наводкой до тех пор, пока фашистские танки не принялись утюжить их позиции. Судя по количеству подбитых вражеских бронемашин, свои жизни они продали дорого…